Глава 1. В которой Себастьян Вевельский делает предложение руки и сердца, но получает категорический отказ
Все, что ни делается, – к лучшему.
Просто не всегда к вашему.
Частное мнение пана Грабовски, практикующего медикуса, человека в высшей степени благообразного и, что немало, состоятельного
Ночь была на диво хороша. В меру темна, в меру тепла. Маслянисто поблескивала полная луна, стрекотали сверчки, пахли розы… баронесса Эльвира Чеснецка, третья и единственная, оставшаяся незамужней, дочь барона Чеснецкого розы весьма любила. Во многом любовь сия происходила от того, что некий студиозус, обезумев от любви, не иначе, сложил сонету в честь Чеснецкой розы, и титул этот, пусть и не означенный ни в одном из геральдических справочников, Эльвире пришелся весьма по сердцу.
В отличие от студиозуса.
Нет, она вознаградила его за старания милой улыбкой и поцелуем, последним не без умысла – Элечка собиралась в Познаньск, где не хотела показаться провинциальной глупой девкой, которая и целоваться-то толком не умеет.
Вот и потренировалась.
На студиозусах тренироваться всяк удобней, нежели на кошках.
Как бы там ни было, история та случилась в далеком прошлом, памятью о котором остался девичий альбом со злосчастным сонетом, писаным красными чернилами – а врал, будто бы кровью! – да Эльвирина страсть к розам.
Розы окружали ее.
И не только в саду, где они росли, постепенно вытесняя прочие растения. Нет, розы были повсюду. Роскошные золотые цветы распускались на обоях и гардинах, на обивке кресел, козеток, диванов и диванчиков. На коврах и дорожках. На зеркалах. На посуде… и даже ночная ваза Эльвиры была украшена золотыми розами.
Что уж говорить о нарядах?
Элечка вздохнула.
Розам свойственно увядать, а она… она, пожалуй, заигралась… были кавалеры, признавались в любви. Говорили о том, что бросят к Элечкиным ногам весь мир… куда подевались?
Сестры злословят, что, мол, сама виновата… чересчур горда была.
А ведь казалось, что жизнь только – только начинается. И куда ей замуж? В шестнадцать-то лет… и в семнадцать… и вот уж двадцать три, старость не за горами, а где женихи?
Исчезли.
Не все, конечно. Папенька за Эльвирой хорошее приданое положил, вот только… на приданое или красавцы молодые без гроша за душой слетаются, уверенные, будто Эльвира любови их неискренней рада будет, или старичье, которому деньги без надобности…
Не то все, не так… но ничего, даст Иржена – милосердница, все у нее сладится. Ныне же вечером сладится.
С этой, несомненно успокаивающей мыслью, Эльвира устроилась перед зеркалом.
А все ж хороша.
И не та, не девичья красота, но все же… лицо округлое с чертами мягкими, пожалуй, чересчур уж мягкими. Но кожа бела. Глаза велики, а подведенные умело и вовсе огромными кажутся. И что до того, что появились в уголках их морщинки?
Губы бантиком.
На щеках слабый румянец…
Шея длинная. Волос темный по плечам разметался, будто бы в беспорядке…
Эльвира взяла хрустальный флакон. Капля розового масла на запястья. И другая – на шею. Не переборщить бы… впрочем, она уже давно освоила сию науку и с запахами обращалась столь же свободно, сколь и с красками… румянец вот идеального оттенка вышел.
Соловей смолк, видеть, притомился. Зато сверчки застрекотали, действуя на нервы… время-то позднее… третий час… а он все не идет и не идет…
Обещался ведь!
И Эльвира готовилась… папенька ждет… и братья… главное, чтоб ожидание это, которое затягивается несколько, не решили они скрасить игрой да выпивкой. Папенька-то меру знает, а вот за братьев Эльвира не поручилась бы.
И послать бы горничную, чтоб проверила, да… нельзя. Девка, конечно, служит давно, но все одно нету веры прислуге, тут обидится, там денег предложат… а то и просто по глупости разболтается.
Нет уж.
Все самой надобно, а Эльвире из комнаты не уйти. Да что там, комната, окошко и то не прикроешь, хотя тянет оттуда сыростью…
Эльвира зябко повела плечами, прелестно обнаженными, и набросила-таки на них белоснежную шаль, расшитую золотыми розами.
Этак и вовсе околеть можно, в тоненькой ночной рубашке, которая не рубашка – название одно…
– Эля! – раздался свистящий шепот, когда она уже почти решилась выйти из комнаты: следовало сказать папеньке, что сегодняшний план не удался. – Эля, ты тут?
– А где мне быть? – не сдержала раздражения Эльвира.
Но тут же себя одернула: не время для ссор.
Сердце сжалось от нехорошего предчувствия, и Эльвира поспешила себя успокоить: все пройдет замечательно. Себастьян пришел.
Как приходил вчера.
Позавчера.
И весь этот месяц…
Сейчас подхватит на руки, закружит, скажет, какая Эльвира ныне красивая… или еще что-нибудь этакое. Язык у него хорошо подвешен… а после к кровати понесет… и там останется потянуть за ленточку… колокольчик зазвенит, призывая папеньку с братьями…
Себастьян Вевельский тяжко перевалился через подоконник.
Что это с ним?
Прежде взлетал легко по виноградным лозам, шутил только, что каждый вечер совершает подвиг ради прекрасной дамы…
– Элечка! – он встал на колени и протянул руки.
Пахнет от него… дурно пахнет.
Выпил, что ли?
Нет, не перегаром вовсе, запах перегара Элечке распрекрасно знаком. Тут иное… дым? И будто бы сточная канава… и… и одежда в грязи… да что это за одежда?!
– Элечка, у нас мало времени, – Себастьян вытащил мятый клетчатый платок, которым отер лицо.
Пиджачишко серый двубортный. Лацканы лоснятся, рукава и вовсе затерты безбожно. И главное, что в плечах пиджачишко этот тесен, рукава коротковаты, а из них пузырями серыми рукава рубахи выступают.
Штаны мятые.
На шее желтый платок кривым узлом повязан, а под мышкой Себушка котелок держит.
– Себушка… – Элечка закрыла глаза, втайне надеясь, что престранный князев наряд ей примерещился, скажем, спросонья. Но когда она глаза открыла, ничего не изменилось.
Распахнутое настежь окно.
Луна желтая.
Сладкий аромат роз… соловей и тот очнулся, защебетал о своей, птичьей, любви. Но сейчас трели его, прежде казавшиеся уместными – даром что ли Эльвира самолично в саду место для клетки искала? – действовали на нервы.
Не исчез и престранный костюм, который удивительным образом подчеркивал некоторую нескладность Себастьяновой фигуры.
– Что случилось?! – осторожно поинтересовалась Эльвира, обходя потенциального мужа.
А в нынешнем наряде он какой-то… жалкий.
И спину горбит… или не горбит? Поговаривали, что в прежние-то времена с горбом натуральнейшим ходил, а после выправили, но видать, не до конца… а еще плечо левое ниже правого… странно, в постели оба плеча были одинаковы.
Или Элечка просто на плечи внимания не обращала? В постели-то помимо сравнивания плеч было чем заняться.
Себастьян взмахнул ресницами и сказал:
– Выходи за меня замуж!
Это она, конечно, с радостью, но…
…он был хорошим любовником. Пожалуй, лучшим из тех, с которыми Элечку сводила судьба, вот только не чувствовала она в нем желания связать жизнь с нею, да и вовсе готовности к женитьбе. А потому сие неожиданное предложение, каковое должно было бы порадовать, донельзя встревожила Эльвиру.
– Выходи! – повторил Себ и, затолкав несчастный платок в рукав, вытащил колечко. – Вот! Это для тебя… сам выбирал!
– Спасибо, но…
Папенька ждет.
И братья, если, конечно, не сильно набрались. Выпить-то они много могут, и на ногах держатся долго, только вот способность здраво мыслить теряют.
Впрочем, эта способность у них и в трезвом состоянии не часто проявляется.
– Выйдешь? – меж тем поинтересовался Себастьян Вевельский, и такая надежда в его голосе прозвучала, что Эльвире стало неловко.
Выйдет.
Наверное. Колечко она приняла и мысленно скривилась: оскорбительная простота! Не золотое. И не платиновое… серебро?
Не похоже на серебро.
Зато с камнем зеленым, крупным. Слишком уж крупным для того, чтобы быть настоящим.
– Что это? – севшим голосом поинтересовалась Эльвира и ногтем по камню постучала.
– Синенький. Как твои глаза, – сказал Себастьян и широко улыбнулся. – Прости, Элечка, но некогда разговаривать… я тебя люблю!
– И я тебя, – Эльвира покосилась на камень.
Зеленый.
Определенно зеленый.
А глаза у нее и вовсе серые… и если Себастьяну они синими казались, то стало быть, он и цвета не различает. Нет, конечно, сие недостаток малый, несущественный можно сказать, но в сочетании с иными…
– Я знал! – с пылом воскликнул Себастьян, прижимая руки к груди, отчего пиджачишко опасно натянулся, затрещал. – Знал, что ты от меня не отвернешься! Собирай вещи. Мы уезжаем.
– Куда?
– Туда, – Себастьян ткнул пальцем в открытое окно. – А потом дальше. Бери самое необходимое…
– Стой, – Эльвира положила кольцо на туалетный столик и глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. – Объясни, пожалуйста, что происходит. Зачем нам куда-то уезжать. И встань, наконец!
Голос подвел, сорвался.
Себастьян поднялся, как-то неловко, боком.
– Прости, Элечка… такое дело… папенька вновь проигрался крепко… скандалить начал… в клабе… с обвинениями полез… драку устроил… он норова буйного…
Эльвира осторожно кивнула: понимает. Ее собственный батюшка тоже горазд приключения искать. А братья в него пошли, чем батюшка немало гордится, не разумея, что от фамильного этого характеру одни беды. Помнится, в прошлым-то годе, когда Зденек в кабаке пляски пьяные учинил, а после к купцам привязался, едва до суда дело не дошло…
– Кто ж знал, что Его Величество там будут, – с тяжким вздохом продолжил Себастьян. – А отец позволил себе… некоторые неосторожные высказывания…
Нехорошо…
Одно дело – купцы, люди второго сословия, и совсем другое король…
– И… что теперь? – Эльвира подняла колечко, мысленно прощаясь и с ним, и с Себастьяном.
– Меня предупредили…
Себастьян опустил голову.
– Батюшку арестуют… не за пьяную драку, конечно. В злоумышлении против государя обвинят…
…серьезно.
…и если вину докажут, а при желании доказать ее не так и сложно, то грозит Тадеушу Вевельскому плаха, а семейству его – разорение…
– Сестрам моим – или в монастырь, или оженят по государевой воле. А нам с братьями – на границу путь – дорожка… вот я и подумал… чего мне тут терять-то? Уеду я… подамся на Север.
– К – куда?
– На Север, – с чувством глубокого удовлетворения повторил Себастьян. И оказавшись рядом, приобнял. – Вот представь только, Элечка…
Представлять ей не хотелось совершенно.
От Себастьяна пахло прокисшим пивом, дешевой кельнскою водой, которой, помнится, папенькин конюх пользовался, а еще потом. И Элечке подумалось, что ныне эта преотвратная смесь запахов будет сопровождать ненаследного князя по жизни…
– Снега… кругом снега! Налево посмотришь – снега! Направо – снега! Вперед – сколь глаз видит, снега, даль белоснежная! Позади…
– Снега, – мрачно произнесла Эльвира.
Думалось ей вовсе не о снегах, но о том, не пропитается ли ее льняная рубаха сими мерзкими запахами.
– Точно! – восхитился Себастьян. – Неистовая белизна и чистота! Мы в прошлым годе саамца одного взяли… тот еще прохвост. Представлялся шаманом, амулеты вечной жизни продавал. Хорошо шли… так он красиво про родину свою баял… мне еще тогда поехать захотелось.
– Так езжали бы…
– Так не мог. Работа… а сейчас вот… я уж и собак купил.
– Зачем?
– Для упряжки, – Себастьян погладил Эльвиру по голове. – Там без собачьей упряжки никак… поставим юрту на берегу реки… или сразу дом? Простенький, маленький, чтоб только для нас… ты и я… я буду нерп бить и на медведей охотиться…
– К – каких м – медведей?
– Белых, вестимо. Еще на волков. Волки там, говорят, зело свирепые и умные. Но ты не бойся. Я хорошо стреляю… шкуры станем выделывать.
– Я не умею.
– Научишься, – Себастьян смотрел прямо в глаза и улыбался счастливой улыбкой абсолютно безумного человека. – Небось, нехитрое дело… а хочешь, оленей стадо заведем.
– З – зачем?
– Ну… олени – это и мясо, и молоко… или ты доить тоже не умеешь?
Эльвира покачала головой и подумала.
– Еще их чесать можно. Из оленьего пуха вяжут удивительно теплые носки!
Он сошел с ума.
Или она?
И если это все-таки сон, то на редкость бредовый. Эльвира тайком ущипнула себя за руку, и вынуждена была признать, что происходящее – как нельзя более реально.
– Представь, – меж тем продолжал Себастьян. – Наш маленький дом над бурной рекой…
…воображение Эльвиры мигом нарисовало и реку, и покосившуюся хижину на берегу ее… а еще стадо нечесанных оленей, из шерсти которой ей предстояло связать несколько дюжин носков.
– Тихую обитель вдали ото всех… жизнь на лоне природы… преисполненную опасностей и невзгод…
…белых медведей.
…волков.
…и нерп, которых Себастьян станет свежевать на заднем дворе.
– Нам они по плечу… наши дети вырастут в настоящем мире, где нет зависти и злобы…
…а также водопровода, доктора или хотя бы аптекарской лавки на мили вокруг.
– Наши души очистятся от смога цивилизации, станут чисты и прекрасны…
…разве что только души.
Тело Эльвиры, которое было ей куда дороже души, требовало серьезного ухода.
– Послушай, – перебила она Себастьяна. – Мне очень жаль, но… у нас не получится.
– Думаешь, мне не стать охотником? Ладно. Мы можем заняться золотом… слышала, там золото на каждом шагу!
Слышала. Об этом многие газеты писали, как и о том, что на одного разбогатевшего старателя приходится две сотни безвестно сгинувших.
– Нет, Себастьян, – Эльвира высвободилась из объятий и с раздражением смахнула листик, прилипший к белой ее рубашке. – У нас ничего не выйдет. У тебя… у тебя, быть может, и получится…
Не разочаровывать же его сходу!
Пусть уезжает.
К медведям, нерпам и золоту. Пусть строит свой дом, а Эльвира… она подыщет себе другого мужа… в конце концов, зря что ли привечала графа Бойдуцкого? Ему, правда, под семьдесят… зато богат.
И главное, что королю угоден.
– Я поняла… – Эльвира сделала глубокий вдох. Все-таки она была сердобольной женщиной, и отказывая очередному искателю ее руки и капиталов, испытывала некоторую печаль. Правда, длилась оная печаль недолго, но неудобства доставляла. – Я поняла, Себастьян, что мы с тобой слишком разные.
Она взяла кольцо.
– Мне жаль, но… я не могу уехать… бросить отца, братьев… матушку больную…
…болела она давно, с немалым удовольствием, которое, впрочем, умело скрывала и от докторов, и от супруга, свято верившего, что жена его пребывает едва ли не на смертном одре.
– Да и подобная жизнь не по мне… я…
– Элечка… – Себастьян упал на колени.
– Нет. Послушай. Я уверена, что ты найдешь другую женщину… ту, которая поймет и примет тебя… и разделит все трудности…
– А ты?
– А у меня свой путь, – решительно произнесла Эльвира. – Я буду помнить о тебе… а теперь уходи!
Она сунула кольцо в его руку.
– Но как же ты… я ведь… уеду, – ненаследный князь шмыгнул носом.
– Как-нибудь. Я справлюсь.
В конечном итоге, это не первый любовник и не первое расставание.
– Элечка…
– Уходи, – жестче произнесла она. – Пока нас кто-нибудь не увидел…
…например, батюшка, которому должно было бы надоесть ожидание… или братья… а то, не приведи Иржена, и вовсе родственники, которые в питии порой теряли меру, исполнят первоначальный план, тогда Элечке и вправду останется одна дорога – к снегам да оленям.
– Уходи, уходи, – Эльвира подтолкнула несостоявшегося супруга к окну. – Ты же не хочешь, чтобы обо мне нехорошие слухи пошли?
– А поцеловать?
Целовать Себастьяна ей не хотелось совершенно. Она коснулась ледяными губами щеки.
– Я буду помнить о тебе! – сказал он.
– Я тоже, – соврала Эльвира и, дождавшись, когда ненаследный князь исчезнет в оконном проеме, выдохнула с немалым облегчением.
Вот уж верно сказано: поспешишь…
Эльвира присела перед зеркалом… нет, надобно брать графа… конечно, ходят слухи, что в свои семьдесят он весьма по мужской части активен… но и лучше, меньше проживет… а вдовой быть не стыдно…
Дверь открылась без стука:
– А хто тут?! – пьяный батюшкин бас перекрыл соловьиное пение.
Эльвира и сама пуховку выронила.
– Никого, батюшка…
– Элечка, ты одна? – барон Чеснецкий покачнулся, но на ногах устоял.
– Одна, батюшка…
– Сбег?
– Он нам не нужен.
– А… – барон хотел спросить, отчего вдруг случилась столь резкая перемена, но передумал. Во – первых, на грудь он принял изрядно, а потому в голове шумело, и шум этот мешал должным образом вникнуть в объяснения. Во – вторых, избранник дочери ему не нравился.
А в – третьих, князю зверски хотелось спать.
– Не нужен, – с нажимом повторила Эльвира, проводя по волосам щеткой.
– Ну… – барон понял, что должен изречь что-то глубокомысленное, этакое, но не знал, что именно. – Затогда ладно… пущай… а ежели чего… то мы его того! Во!
Во устрашение беглого жениха, он стукнул кулаком по каминной полке, которая хрустнула.
– Ах папенька, – Эльвира вымученно улыбнулась: спорить с папенькой не имело смысла. С другой стороны, управлять им было легко. – Отчего мне так не везет-то?
Папенька лишь крякнул и вновь по полке кулаком шибанул, избавляясь от эмоций, выразить которые иным способом он не был способен.
– Так это… того, – ласково произнес барон, за дочь свою, излишне разумную, переживавший вполне искренне. И пускай не по нраву ему был выбранный Элечкой жених, но смирился бы.
Принял бы как родного.
А глядишь, лет через пару… или не лет, но бочек семейной настойки, каковую готовили по древнему рецепту – по слухам, именно благодаря ему Чеснецкие и вышли в бароны, а потому рецепт оный берегли крепко – и сроднились бы…
– Ты только словечко скажи, – он дыхнул Элечке в шею перегаром.
И та покачала головой: оно верно, стоит слово сказать, и батюшка Себастьяна за хвост к алтарю приволочет, а братья помогут, да только… что с того?
Не ехать же и вправду к светлой жизни на лоне природы?
Нет, на подобные подвиги Эльвира Чеснецка готова не была.
– Нет, батюшка, не надо, – она взмахнула ресницами. – Ты прав был всецело. Не тот он человек, который нам нужен… не тот…
А может, поискать кого похожего на батюшку?
Сильного и не особо умного?
Папенька там про какого-то своего приятеля сказывал… граф-то никуда не денется, а на приятеля этого можно глянуть… если, конечно, он не мечтает отбыть на край мира оленей пасти… или медведей стрелять.
– Ты у меня такой сильный… и что бы я без твоей защиты делала?
Барон лишь крякнул.
Дочь он любил, как и прочих своих детей. И за них не то, что князю, королю бы рыло начистить не побоялся. Впрочем, мысль сия была крамольной и даже во хмелю барон осознавал это, а потому прогнал прочь. Благо, Его Величество поводов для баронского гнева не давал…
– Ниче, Элька, будешь ты у меня княжной, – он ободряюще похлопал дочь по плечику, как по мнению барона чересчур уж узенькому, тощему. Сам-то он предпочитал женщин солидных, в теле и нынешней моды на тщедушных красавиц не разумел. Но раз уж дочери хотелось голодом себя морить, то пущай. А что до обещания, то даром что ли молодой Дагомысл Ружайский, который не столь уж и молод, но ума невеликого, в грудь себя бил, что любого перепить способный… и еще спор предлагал…
В хмельной голове мысли заворочались быстро, причиняя барону едва ли не физическое неудобство. Его аж замутило слегка, но Вотан не дал перед дочерью опозориться.
– Станешь княжной. Чтоб мне век бутылки не видать!
Клятва была серьезна.
И следует сказать, что слово свое он сдержал. Месяца не прошло, как Чеснецка роза переехала в Ружайский розарий. К слову, победа эта далась барону нелегко, и к зятю он проникся великим уважением, которое выказывал громко, искренне, добавляя, что крепка княжья кровь.
А баронская – и того крепче.
Эльвира предпочитала помалкивать…
Ненаследный князь с легкостью перемахнул через витую ограду. Она, с коваными розами и стрелами, была красива, но и только.
Впрочем, Бяла улица Познаньска являла собой место тихое, спокойное. Преступления здесь случались редко.
Себастьян потянулся, подпрыгнул на месте и, поморщившись, сел на мостовую. Он стянул неудобные штиблеты, купленные, как и костюм, в лавке старьевщика, и с немалым наслаждением пошевелил пальцами.
– Жмут, – пожаловался он.
И сняв носок, пощупал мизинец.
– Мозоль натер… это ж надо…
– А я между прочим, говорил, что так и будет, – темная фигура отделилась от могучего платана.
– Накаркали, ваше высочество.
Мизинец в лунном свете был бел и мал, и красная бляха свежего мозоля бросалась в глаза. Себастьян с кряхтением подтянул ступню к лицу и подул на пострадавший палец.
– Я не каркал. Было очевидно, что туфли тебе малы.
– Зато какой фасон! – сдаваться Себастьян не привык, хотя ноющие пальцы свидетельствовали в пользу королевича. И ворчливо добавил. – С тебя двадцать злотней.
– Начинаю разочаровываться в женщинах, – проигрыш Его Высочество не огорчил.
– Только начинаешь?
Королевич не ответил, но присел на мостовую, которая была довольно-таки чиста, и отсчитал двадцать золотых монет. Потянулся. Вдохнул свежий, напоенный ароматом роз воздух.
– Хорошо-то как…
Пел соловей.
И круглая луна опустилась еще ниже, дразня маслянистым блискучим боком. Себастьян снял желтый платок, и пиджачишко стянул, оставшись в мятой рубахе.
– Слушай, – королевич первым нарушил молчание. – А если бы она согласилась бежать?
– К саамам?
– К ним… вдруг бы и вправду любила?
– Ну… побежали бы. Мне тут отпуска обещались дать две недели, хватило бы, чтоб прогуляться… вагон третьего класса. Гостиницы… ты когда-нибудь останавливался в привокзальных гостиницах?
Матеуш пожал плечами: этаких конфузов с ним не случалось. Нет, ему доводилось путешествовать, но сии путешествия как правило происходили в королевском поезде, где помимо спальных вагонов, нескольких гостиных, библиотеки и столовой имелись купальни, игровой салон и иные, несомненно, важные в путешествии вещи.
О привокзальных гостиницах он имел представление весьма туманное.
– Клопы, блохи… поезда… не знаю, что раздражает сильней… я как-то жил три месяца… искали одного… клиента, который по оным гостиницам отирался. Жертв выглядывал… так бывало чуть заснешь, а за стенкой песню начнут… или поезд какой прибудет…
Себастьян вздохнул, воспоминания эти вызвали внеочередной приступ ностальгии, от которой стало тяжко в груди и спина засвербела.
Он даже наклонился, прижался к могучему стволу вяза и почесался.
– А если бы… – не оставил свое королевич.
– Если бы не сбежала за две недели? – Себастьян чесался о вяз, но зуд не стихал. Напротив, с каждой секундой он креп, будто под кожу Себастьяну сыпанули крошек.
Что это с ним?
– Тогда б я признался.
Он встал и, стащив рубашку, позволил крыльям появиться.
Стало легче.
Немного.
– И если бы она меня не убила, женился б не глядя.
– Ты ее не любишь.
– И что? Ты вон любишь, а толку-то…
Не следовало заговаривать на эту тему, поскольку Матеуш разом помрачнел, видать, вспомнив и о невесте своей, которая того и гляди с посольством заявится, чтобы раз и навсегда положить конец привольной жизни королевича, и о Тиане Белопольской… с нею Его Высочество не был готов расстаться. Упрямство его донельзя огорчало, что матушку, проникшуюся к Тиане искренней нелюбовью, что отца, куда более благорасположенного, но тем не менее, в первую очередь заботившегося о благе государственном. А Тиана с ее козой этому благу грозила воспрепятствовать.
Королевские проблемы Матеуша угнетали, ввергая в бездну тоски.
А в перспективе и вовсе ссылкой грозились.
От печальных мыслей, как это случалось во все прежние дни, вновь отвлек Себастьян.
– Слушай, Матеуш, у тебя с собой ножа нет?
– Ножа? – королевич явно удивился. Нож у него был. И даже два. Метательные, спрятанные в рукавах. Один с ядом, другой – с проклятьем смертельным.
– Кортика. Шпаги на худой конец. Чего-нибудь…
– А тебе зачем?
– Почесаться…
Матеуш ножи отверг, князь, конечно, из метаморфов, так и королевские ведьмаки с алхимиками вкупе не даром хлеб едят.
А Себастьяну становилось хуже.
На коже проступала чешуя, и Себастьян с удивлением осознал, что не способен контролировать это превращение. Да и зуд не стихал.
Королевич же молча протянул стилет с королевским гербом на рукояти. Трехгранный клинок был узким и в достаточной мере острым, чтобы ощущать его через плотную чешую.
– А плечи почешешь?
– А больше тебе ничего не надо? – с подозрением осведомился Его Высочество.
– Еще спинку… не дотянусь…
Пробившиеся клыки делали речь невнятной, и Себастьян замолчал.
Приворотное?
Он ничего не пил и не ел, да и Эльвира не похожа на тех дурочек, которые с приворотами балуются… она выглядела такой очаровательно милой.
Серьезной.
И Себастьяну весьма импонировала ее целеустремленность…
Но все-таки…
Спина чесалась.
И крылья.
И даже хвост, который нервно елозил по мостовой, оставляя на камне длинные царапины. Себ испытывал преогромное желание упасть на землю, покатиться…
Не хватало еще.
Навоз тут, конечно, убирают, но все ж не дело это, цельному ненаследному князю на земле валяться. Только подумал, как зуд исчез.
А с ним и чешуя.
Крылья же безвольно обвисли, и королевский кортик из руки выпал.
– И что это было? – осведомился Матеуш, кортик подбирая.
– Понятия не имею, – честно признал Себастьян. – Но… полагаю, пока не разберусь, нам лучше не встречаться. А то мало ли…
Луна ухмылялась.
И в желтоватом свете ее лицо королевича сделалось еще более некрасивым. Матеуш скривился, точно собираясь расплакаться, но все ж сдержанно кивнул.
– Спасибо.
– Та не за что, – Себастьян неловко поднялся. Им овладела престранная слабость. Неимоверно хотелось спать, можно – прямо здесь, у корней дерева… Он тряхнул головой, силясь освободиться от наваждения. – Разберусь и тогда… продолжим… надо же мне невесту подыскать…
– Зачем?
– А почему нет? – чтобы не упасть, Себастьян оперся на вяз. – Лихо вон женат… счастлив… чем я хуже?
– Ну… – королевич печально усмехнулся. – Женат – это не всегда означает счастлив. Возьми.
Он стянул с пальца перстень – печатку.
– Ежели вдруг… можешь действовать моим именем.
Перстень Матеуш положил на землю и отступил на два шага.
– Да и в самом-то деле, в отпуск бы тебе, князь…
Он сделал еще шаг и растворился в сумерках. Себастьян моргнул и потер сонные глаза кулаком… был королевич… не было королевича… ну да, естественно, что без охраны он из дворца не выйдет… после прошлогоднего-то приключения к вопросам собственной безопасности Матеуш стал относиться куда серьезней, нежели прежде.
От и ладно.
До королевских проблем Себастьяну дела нет. С собственными разобраться бы.
Он наклонился, с немалым трудом, странная слабость не отступала, и Себастьян вдруг ощутил себя неимоверно старым, если не сказать – древним. Заныли суставы, и мышцы, и старые шрамы, которые, казалось, затянулись без следа.
Что за…
Он упал на четвереньки и затряс головой.
Не выходило избавиться…
Себ стиснул зубы и потянулся к перстню. И дотянулся. И поймал, сдавил в кулаке, а в следующий миг едва сдержался, чтобы не закричать. От перстня полыхнуло жаром.
И жар этот, прокатившись по крови, избавил от слабости.
– Вот значит как, – сказал Себастьян сам себе, когда сумел вновь говорить. И на этих словах его вывернуло. И выворачивало долго, болезненно, внутренности горели, и горло драло, а после на мостовую вывалился волосяной ком.
Черный.
Осклизлый.
И тотчас распался…
– Вот значит… – Себастьян отполз под тень вяза.
Волосы шевелились, точно черви…
– Князь, вам к ведьмаку надобно бы… – раздалось вдруг сверху, и массивная рука сгребла Себастьяна за шиворот, дернула, поднимая. – Королевич приказали сопроводить…
Королевич…
Что ж, к ведьмаку – это верно…
– Погоди, – Себастьян отер рот ладонью. – Надо это взять… только не руками… нельзя руками…
– Понял. Стойте.
Себастьяна прислонили к многострадальному вязу, и как ни странно, но прикосновение к теплой древесине его принесло немалое облегчение.
Охранник же отломил веточку и споро ткнул в шевелящийся ком. Тонкие нити взметнулись, оплели ветку плотным коконом. А охранник, подобрав с земли ботинок, кинул ветку в него.
– Так-то сойдет… от же дрянь!
– Ты… как тебя зовут?
– Агафьем… – смутившись произнес охранник и, кажется, покраснел. – Мама девочку хотела очень… сыновей-то у нее семеро было… говорит, замаялась имена придумывать, чтобы все на «А»… вот и…
– Зато оригинально. С фантазией.
Охранник со вздохом кивнул. Кажется, от этой родительской фантазии ему в жизни досталось.
– Агафь… Агафий… ты сталкивался с этаким… прежде? – речь давалась с трудом. Себастьян пощупал горло, которое по ощущениям судя было разодрано. Ан нет, целехонько…
– А то… в позатом годе королевича проклять пыталися… колдовкина штучка… черноволос. Ох и поганая-то!
С данным утверждением Себастьян охотно согласился. Как есть погань.
– Оно во внутрях пухнет и кишки дерет, пока вовсе не издерет…
Вот же… сходил на свидание.
Эльвира?
Себастьян перевел взгляд на особняк.
За что ей?
Вернуться? С вопросами… с обвинением… нет, в таких делах спешка лишнее… надо сперва до ведьмака добраться… до штатного… а лучше к Аврелию Яковлевичу… час поздний, вернее, ранний… не обрадуется… но поможет…
Меж тем Агафий подобрал и пиджачок, и второй ботинок, поинтересовался:
– Сами пойдете, княже, аль подсобить?
Себастьян убрал руки и сделал шаг. Земля качалась, слабость была… но обыкновенного свойства.
– Подсоби, – пришлось признать, что самостоятельно он до пролетки не дойдет. И Агафий безмолвно подставил плечо. – Спасибо…
– Та не за что, княже… работа у меня такая… к Аврелию Яковлевичу везть?
Себастьян кивнул, сглатывая кислую слюну, которая подкатывала к горлу. Он стискивал королевский перстень, который, впрочем, оставался холодным, и прислушивался к урчанию в животе.
Чудилось – шевелится в нем нечто…
Шевелится и растет, того и гляди разрастется настолько, что и вправду кишки раздерет.
Помирать не хотелось.
Уж лучше бы и вправду под венец.