Крики тонули в тумане.
Джеймс Эшер ускорил шаг, держась поближе к серой дощатой стене рабочего барака. Запахи потревоженной пыли и пороховой гари забивались в ноздри, заглушая все прочие ароматы, по которым он мог определить, где оказался: карри, курица, вонь отхожего места… Откуда движется туман? Ответ содержал ключ к загадкам этой ночи, оставалось только найти его. Над Молопо[1] таких туманов никогда не было…
Раздался артиллеристский залп, и земля под ногами содрогнулась.
Та часть Мафекинга,[2] в которой он сейчас находился, была ему неизвестна, а ведь он готов был поклясться, что знает каждый квартал и улицу этого пыльного шахтерского городка. От трущоб, в которых жили семьи рабочих из племени ролонг, доносились крики женщин и детей, напуганных обрушившейся на них с неба смертью. Нужно добраться туда. Нужно найти…
Он не мог вспомнить, что или кого ему надо найти на этот раз.
Нужно остановить их…
Он свернул за угол и оказался на мостовой. Теперь его окружали высокие кирпичные здания – конторы горнодобывающих компаний и дорогие магазины, предлагающие почтенным дамам новинки британской моды. Эшер не знал, как добрался сюда, и едва ли мог сказать, где очутился, но сквозь пылевую завесу он видел горящие дома. Ему под ноги бросилась завывающая от ужаса комнатная собачка. Поблизости разорвался еще один снаряд, и мир снова содрогнулся. Из окна вырвался огонь, освещая протянувшийся перед Эшером проезд. Стал виден тонкий блестящий ручеек крови. У Эшера перехватило дыхание. Господи, сколько же людей погибло? Медный запах перебивал даже удушливую вонь гари. Кровавый поток, который в отблесках пламени казался рубиново-красным, обогнул носок ботинка, постепенно становясь все шире. Эшер заглянул в переулок и в чернильной темноте узкой расщелины увидел среди влажных от тумана камней зловещие лужицы.
Он пошел по этим следам, стараясь не отдаляться от стены. Крики и громовые залпы бурской артиллерии сначала стали громче, а потом затихли, заглушенные сгустившимся туманом. Нос по-прежнему улавливал запах реки и дыма, поднимавшегося над горящим городом, но когда переулок начал сужаться, в голове у Эшера мелькнуло: «Это не Мафекинг. Это Лондон. Я сплю».
Эта мысль не принесла ему успокоения. Она означала лишь одно: во тьме может скрываться что угодно. И все то, что он видел и делал на протяжении двадцати лет секретной службы – в Африке во время войны с бурами, на Балканах, в Китае, словом, повсюду, куда посылала его королева, – заставляло предположить, что поджидающее его нечто будет опасным и пугающим.
Ему наяву приходилось видеть, как по улицам течет кровь, и вовсе не отдельными ручейками всего лишь в дюйм шириной.
Он завернул за угол, держась рукой за стену. Это и в самом деле был Лондон, небольшая площадь неподалеку от Тауэра и доков. В освещенной огнями дымке Эшер различил башню обветшалой церкви, возведенной еще до Рена; шпиль ее был разрушен, и сквозь дыры виднелась ночная мгла. Рядом стоял фонарный столб – не с новой электрической лампой, а с ее старым газовым предшественником, – но стекло разбилось, а пламя погасло. Перед одним из домов на ржавом креплении висел свечной фонарь, и в его тусклом свете Эшер заметил, что кровавое озеро растеклось почти по всей площади.
Под фонарем, в дверном проеме высокого темного дома, его ждал дон Симон Исидро.
– Джеймс, – привычный полушепот вампира коснулся его слуха, перекрывая разрывы падающих снарядов и крики умирающих. – Нам надо поговорить.
– Иди к черту, – ответил Эшер.
Он открыл глаза. Вокруг было темно. Его била дрожь, по лицу тек пот.
Иди к черту…
Он не услышал, что сказал ему Исидро, но и без того знал ответ: сон был видением разверзшегося ада.
Это не буры обстреливали Мафекинг. Это немцы бомбили Лондон. Эшер видел величественные цеппелины, безмолвными тучами нависшие над Боденским озером, и планы по их превращению в воздушные транспорты, которые будут сбрасывать на города мощные фугасы. Он видел склады оружия – немецкие, австрийские, французские, русские и турецкие. Он видел парад кайзеровской армии, серые ряды, печатающие шаг вдоль Унтер-ден-Линден, и то, как блестят глаза германских офицеров, мечтающих возглавить эти непобедимые войска и вырвать у Европы и мира свое «место под солнцем».
По сравнению с тем, что ждало всех в будущем, озеро крови было всего лишь лужей, ручейком, крохотной каплей на кончике иглы.
Мне надо туда. Нужно остановить их. Нужно найти…
Он заставил себя сделать вдох, потом выдох. У его начальства в Департаменте всегда было наготове последнее задание, выполнив которое, он, Джеймс Эшер, преподаватель филологии в Новом Колледже, предотвратит грядущий кошмар. Вот только почему-то каждый раз целью поисков становилось то, что, по мнению военных, позволило бы британской армии выиграть у немцев пару очков в бесконечном состязании за право владения самым мощным оружием, самыми большими кораблями и самой страшной силой.
Почему Исидро?
Эшер лежал в темноте, слушая дождь. Он словно и в самом деле слышал оглушающие взрывы снарядов, слышал их сегодня, а не двенадцать лет назад, и теперь, в ночной тишине, спокойное дыхание Лидии казалось громким. Она спала у него под боком, положив голову ему на плечо и прижавшись к нему всем телом, как ребенок; длинная толстая коса в слабом свете ночника казалась темной, хотя в солнечных лучах шелковистые волосы жены были рыжими, словно крашеные хной. Весенняя ночь веяла прохладой, но после горячих ласк Лидия не стала надевать сорочку. На обнаженной шее поблескивали звенья серебряной цепочки, которую она никогда не снимала.
Потому что Исидро вампир?
Эшер не осмеливался закрыть глаза. Он боялся, что снова соскользнет в сон и вернется к тому моменту, на котором прервался кошмар. Что еще раз увидит стройную фигуру в дверном проеме под фонарем, когда-то бывшее красивым лицо с тонкими чертами, длинные бесцветные волосы, легкие, как шелковая паутина. Странные блекло-желтые глаза, в которых, как в глазах кошки, можно было увидеть свое отражение.
Он приснился мне потому, что за триста пятьдесят с чем-то там лет охоты на людей Исидро убил – без сожалений и колебаний – столько мужчин, женщин и детей, что ими можно было бы населить три таких города, как Мафекинг?
Эшер дотронулся до собственной цепочки, обвившей шею над ключичными ямками. Гладкие серебряные звенья словно привязывали его – и Лидию – к тайному знанию, тайному ужасу. Пальцы скользнули по металлу и коснулись шрамов, которые тянулись от ушей к плечам вдоль яремной вены и сонной артерии. Такие же шрамы, доходившие до локтей, были у него на предплечьях.
Потому что я подсознательно, как сказал бы один австриец по имени Фрейд, воспринимаю дона Симона Христиана Ксавьера Морадо де ла Кадена-Исидро как воплощение смерти?
Эшер надеялся, что так оно и есть.
Ему не хотелось думать о другом объяснении, которое могло оказаться верным.
Селение Ваньвэй. Шаньдунский полуостров. Душная влажная ночь плащом давит на плечи, треск цикад и кваканье лягушек смешивается с теми звуками, которые, как ему кажется, доносятся от растущих вдоль рисовых полей деревьев.
Едва слышный шорох мягких подошв, ступающих по сломанным веткам. Тихое перешептывание на плохо понятном ему диалекте. Выворачивающая наизнанку тревога из-за того, что он не может расшифровать сигналы, которыми днем молча обмениваются между собой крестьяне – лица сохраняют бесстрастное выражение, спины гнутся в вежливом поклоне, – потому что ему доступны лишь отдельные фрагменты древней культуры, таящейся за внешними проявлениями.
Немцы, которые строили в Циндао жилье для моряков, считали его своим соотечественником и пристрелили бы на месте, если бы вдруг выяснили, что это не так. Но за пределами иностранного квартала его национальность ничего не значила. Он мог быть кем угодно – немцем, англичанином, американцем или французом.
Потому что на самом деле он был фань цюай, длинноносый дьявол. После наступления темноты эти молчаливые, покорные крестьяне объединялись и нападали на одиноких иностранцев, как стая акул.
Селение Ваньвэй люди покинули много лет назад. На окнах самой большой из хижин, поделенной на две комнатенки, до сих пор сохранились ставни, хотя крыша наполовину обвалилась. В лунном свете, льющемся между стропилами, он разглядел холодное кирпичное возвышение, когда-то служившее кухонной печью, несколько поломанных корзин и разбитые горшки. В воздухе стоял запах плесени и крысиных экскрементов… и крови.
Ему снова снился сон.
Эшер огляделся, потому что знал, как на самом деле закончилась та ночь в 1898 году, и не желал снова проходить через это. Через несколько мгновений, подсказала ему память, над балками вырастут человеческие тени: то будут местные последователи Отрядов справедливости и мира, которые поклялись уничтожить всех белых, подрывающих китайский уклад жизни, под угрозой оружия продающих китайцам наркотики, оскорбляющих их веру и их семьи, а теперь еще и вознамерившихся перекроить страну во имя христианства и возрастающего удобства современной торговли. Если бы ему удалось выбраться через заднюю стену хижины до того, как они придут…
Но лунный свет померк и сменился призрачным желто-зеленым свечением. Вместо повстанцев в хижину начала просачиваться странная дымка, не похожая на обычный туман. Ее пряди жгли Эшеру глаза и горло, забивали ноздри густой горчичной вонью. О чем-то подобном он слышал в Министерстве иностранных дел – новое оружие, над которым работают немцы, ядовитый газ, делающий человека слепым паралитиком…
В задней стене хижины нашлась дверь (и почему ее не было в июне 1898?). Когда он вывалился наружу, то обнаружил, что стоит в начале чего-то похожего на каменную лестницу, спиралью уходящую к верхним ярусам башни, которая уж точно не была частью только что покинутой хижины. Газ струйками просачивался под дверью в башню, и Эшер без раздумий побежал по каменным ступеням вверх, туда, где запах крови становился все сильнее и сильнее. Серп луны осветил ручеек крови, стекающий вниз по лестнице.
Откуда-то эта кровь должна была течь…
Газ поднимался вслед за ним. В отчетах Министерства иностранных дел говорилось, что новый газ был тяжелее воздуха, и Эшер сказал себе, что рано или поздно сумеет убежать от отравы. Но тут лунный свет вокруг него погас, и дальше ему пришлось идти на ощупь, прокладывая себе путь через воняющую кровью и ядом тьму. Лестница закончилась, но двери за ней не было, только каменная стена. Он ничего не видел и не мог понять, что тому причиной: то ли в башне не было окон, то ли газ ослепил его. В темноте Эшер упал на колени и начал шарить руками по полу. Откуда-то должна была течь кровь…
Ему не удалось найти ни трещины, ни стыка. Только липкая влага пачкала руки, горячая и свежая, будто только что из раны. Газ жег ему глотку, и Эшер встал, отчаянно цепляясь за неразличимую в темноте стену…
Над ухом прозвучал едва слышный мягкий шепот:
– Джеймс, нам надо поговорить.